София Георгиевна Федина (8 сентября 1913 года — 25 сентября 2018) — исповедница веры, писательница.

Федина (Непомнящих) София Георгиевна родилась 8 сентября 1913 года в селе Лебедянское Томской губ.(ныне Кемеровская обл.Анжеро-Судженский гор.округ), в семье протоиерея о. Георгия Вуколовича Непомнящих и его супруги Валентины Васильевны (урожденная Соколова).

В дворянском роду матушки Валентины почти все мужчины были священнослужителями. Её дед по материнской линии Никифор Асташевский был первым Новосибирским (Новониколаевским) митрополитом, рукоположенным в епископы еще Патриархом Тихоном . Митрополит Никифор в Новосибирске почитается как поместный святой, с его именем связывают многочисленные чудеса, и на Заельцовском кладбище города, где покоится его прах, постоянно можно видеть паломников.

Дед Софии, о. Василий Леонтьевич Соколов, живший в г.Сапожок Рязанской губ., был направлен в Сибирь, как церковный миссионер. Умер молодым, и Валентина воспитывалась у дяди — купца первой гильдии из Бийска Александра Дробинина. По дядиному благословению Валентина Васильевна вышла замуж за священника Георгия Вуколовича Непомнящих, который в 1910 г. переехал из Бийска в с. Лебедянка. Там и родилась София.

Крестным отцом Софии был епископ Новониколаевский митрополит Никифор.

Детство Софии было короткое, но счастливое, в большой дружной семье. До тех пор, пока не грянула революция. Дети служителей культа, как и раскулаченных, считались врагами народа.

Софию со старшей сестрой исключили из школы, потому что их отец — священник. Её несколько раз посылали в другое место к родне, чтобы она могла продолжить учебу, но она никогда не скрывала, что её отец — священник и снова оказывалась за порогом школы.

В 1932 г. София училась в Саратове на диктора. В это время она узнала, что арестовали её отца Георгия Вуколовича Непомнящих.

В 1933 г. София работала на радио в одном из районов Алтайского края. После ареста старшего брата Николая с радио её уволили, и она поехала в Барнаул, к сестре, надеясь там найти работу.

Но муж сестры Валентины, следователь Иван Адамович Козырев, поставил условие: публично, через газету отречься от своего отца, считать его врагом народа. Но этого София сделать не могла, вернулась снова в Лебедянку, где произошла встреча с молодым человеком, Иваном Григорьевичем Мельниковым, который стал её мужем.

Вместе с мужем, Софье удалось устроиться в село Мелехино Мариинского района. Он — директором, она учителем. София была рада этому, она смогла быть рядом с отцом, приезжала к нему в Мариинскую тюрьму.

В 1937 году арестовали мужа Софии и её саму. В этом же году Ивана Мельникова расстреляли, как и о. Георгия. Софью осудили на 10 лет ИТЛ и 5 лет поражения в правах, как члена семьи служителей культа и контрреволюционную деятельность.

На последнем допросе Софье был задан вопрос, верит ли она в Бога. И тогда София призналась, что отказаться от Бога у неё и в мыслях не было, конечно верит. Следователь признал, что в этом её вина, и она сама себе подписала приговор.

Сначала София работала на лесоповале, потом — на строительстве железной дороги — первого участка Байкало-Амурской магистрали Тайшет — Усть-Кут. Лес валили, потом узкоколейку проводили. Носили рельсы, бревна, кирпичи делали. И в лагере София не отказалась от Бога, и жила все время с той верой, что Господь поможет ей вынести все, что там. Креститься в лагере было нельзя, София Георгиевна делала это глазами, в уме. С верой София прошла все испытания. И не иначе, как Провидением Божиим она считала то, что начальники лагерей всячески оберегали её и не отправляли на тяжелые работы. Что-то чудесное было и в том, что всякий раз, когда заключенных отправляли в другой лагерь, Софью оставляли на месте. Она словно кого-то ждала. И вот однажды в лагере появился военврач Борис Федорович Федин. Раненным он попал в плен, бежал, вернулся к своим, и ему дали 25 лет. Вскоре он стал её вторым мужем. За год до освобождения начальник лагеря поженил их. София Георгиевна была освобождена 17 августа 1948 г., она была беременна.

Её муж был освобожден только через 7 лет. София Георгиевна ждала его вместе с сыном в г.Черемхово, Иркутской области, где жила у матери Валентины Васильевны и сестры. А в 1954 году они переехали в Москву, где она работала до пенсии в библиотеке Колонного зала Дома Союзов.

Вместе с сестрой Зоей Георгиевной многие годы стремились разыскать место упокоения своего отца, священника Георгия Вуколовича Непомнящих. Их поиски увенчались успехом только в 2008 году. Священники Свято-Никольского храма из города Мариинска с помощью жителей отыскали место расстрела о. Георгия и еще нескольких священников на городском кладбище. 5 августа 2008 г. в Мариинске на месте расстрела на городском кладбище был поставлен 5-метровый поклонный крест с памятной табличкой.

София Георгиевна и её сестра Зоя Георгиевна посетили Мариинск и смогли поклониться месту упокоения своего отца.

Тогда же при поддержке губернатора Кемеровской области Амана Тулеева и мэра Мариинска в городе было решено построить православно-исторический комплекс, посвященный памяти жертв политических репрессий. Тулеев встретился с сестрами в 2009 году на открытии мемориала, поблагодарил их за дочернюю верность и вручил серебряные медали «За веру и добро». Сестры побывали также и в Лебедянке. Жители села помнили о семье священника Георгия Вуколовича Непомнящих, тепло и сердечно встретили сестер Софию Георгиевну и Зою Георгиевну. Фотокорреспондент городской газеты «Наш город» Татьяна Терехина сняла фильм «Интервью в Лебедянке» с воспоминаниями жителей об этой встрече. София Георгиевна встречается с молодежью, в частности, со студентами Свято-Филаретовского православно-христианского института. В августе 2014 года студенты побывали в гостях у Софии Георгиевны.

София Георгиевна написала книгу о своей жизни, о лагерях, о своей семье Соколовых-Непомнящих. Сейчас готовится второе издание. Ушла из жизни 25 сентября 2018 года

100 лет с Богом

Дочь священномученника и внучка митрополита Новосибирского и Бердского встретила вековой юбилей

Столетний юбилей отметила сегодня        Софья Георгиевна Федина (в девичестве – Непомнящих). Уроженка Кемеровской области, она давно живет под Москвой. Но местом празднования стал наш город. И потому, что родню из разных уголков Сибири здесь собрать проще. И потому, что места эти Софье Георгиевне, отбывавшей десять лет в лагерях ГУЛАГа, стали родными уже давно – железная дорога от Тайшета в Усть-Кут строила и ее руками…

Софью Георгиевну советская власть преследовала по политическим причинам, как тогда говорили. А по сути за то, что она дочь священника — Георгия Вуколовича Непомнящих. Отец ее умер в тюрьме, сегодня он причислен к лику священномученников Кемеровской епархии. В годы репрессий погибли многие ее родственники – по линии матери почти все мужчины были священнослужителями. И саму Софью Георгиевну обвинили лишь в том, что она верит в Бога. «Отказаться от Бога у меня даже мысли не было, — говорит она. – Когда меня арестовали, я не подписывала ни один протокол. Но когда следователь спросил: «А ты веришь в Бога?», я ответила: «Верю». Он сразу оживился: «Вот ты и подписала сама себе приговор». И я его действительно подписала – поступи я иначе, это было бы отречением от Бога. В тот момент я понимала, что мне как минимум дадут 10 лет, а может и вовсе высшую меру. Но отказаться от Бога – нет, об этом не думала ни одной секунды».

Софья Георгиевна до сегодняшнего дня сохраняет поразительную ясность ума и четкую память. Автора этих строк она поразила вечерним платьем, которое сама сшила год назад. И ответом на вопрос, чем она добиралась из Москвы в Братск: «Конечно, самолетом». На юбилей родственники подарили ей жемчужное ожерелье, серьги и кольцо с гранатом – Софья Георгиевна поразительно женственна.

Поздравить Софью Георгиевну сегодня прибыл представитель Кемеровской епархии. Епископ Братский и Усть-Илимский Максимилиан направил юбиляру поздравительный адрес, в котором  пожелал «крепости душевных и телесных сил, мудрости, терпения и щедрой помощи Божией, здоровья и благополучия, мира, любви близких».

Удержаться и не спросить, нет ли усталости от тяжести прожитых лет, я не смогла. Софья Георгиевна ответила отрицательно. «Я всегда боролась за жизнь, — сказала она.  – Вы спрашиваете, где беру для этого силы? В вере в Бога. И в молитве».

Подробнее о жизни Софьи Георгиевны и ее родни можно прочитать в статье Сергея Маслакова (газета «Наш сибирский характер», ноябрь 2012 г.).

ПОСТРАДАВШИЕ ЗА ВЕРУ

СИБИРСКИЕ СВЯЩЕННИКИ ДИНАСТИИ СОКОЛОВЫХ-НЕПОМНЯЩИХ

В Мариинске, где поезд стоит двадцать минут, Зоя Георгиевна решила прогуляться: слишком многое связывало её с этим городом…

— Ты как? – спросила она свою старшую сестру Софью Федину, приехавшую в родные края из подмосковного поселка Черкизово, но та отрицательно покачала головой: сказалась, видно, усталость последних дней…

Зоя Георгиевна вышла на платформу и сразу же почувствовала что-то странное. Уже смеркалось. Залитый огнями перрон, суетящиеся вокруг пассажиры, привокзальный глашатай, объявивший о прибытии поезда «Москва-Северобайкальск» отошли куда-то на второй план, словно утонули в тумане. И Зоя Георгиевна, ступив в этот туман, явственно ощутила чье-то присутствие…

МИТРОПОЛИТ НИКИФОР

Последние несколько дней, действительно, были насыщены разного рода событиями. Зоя Георгиевна Екенина, сидевшая в Братске одиннадцать лет с больным мужем, известным в городе строителем, выехать в Москву смогла лишь через год после его смерти. В Москве жили три ее сестры – Софья, Надежда и Любовь. Встречи, расставания и, наконец, отъезд, — на этот раз вдвоем с Софьей.

В Новосибирской епархии их встречали с почестями. Как ни как Зоя Георгиевна и София (в девичестве обе Непомнящих) — самые близкие родственницы первого Новосибирского митрополита Никифора (Асташевского), рукоположенного во епископы ещё патриархом Тихоном. Митрополит в здешних краях почитается как поместный святой, с его именем связывают многочисленные чудеса, и на Заельцовском кладбище, где ныне покоится его прах, постоянно можно видеть паломников.

В своей земной жизни митрополит был обычным человеком. Вот несколько строчек из его биографии: в 1874 году окончил Казанскую духовную академию, получив степень кандидата богословия. С конца 1880-х годов преподавал в Томской духовной семинарии. С 1897 года — ректор Красноярской духовной семинарии, с 1914 — Тобольской. В 1917 году, будучи протоиереем, принял монашеский постриг и был возведён в сан архимандрита. 15 сентября 1924 года хиротонисан во епископа новообразованной Новониколаевской епархии (переименована в Новосибирскую в 1926 году). Вёл борьбу с обновленцами. В 1927 году возведён в архиепископы. Второго апреля 1931 года награждён правом ношения креста на клобуке. С 18 апреля 1932 года — митрополит Новосибирский и Барнаульский. Управлял епархией до мая 1935 года, когда ушёл на покой. Скончался 17 апреля 1937 года в Великую Пятницу.

Был похоронен близ Успенской церкви Новосибирска, а в 1961 году после её закрытия и сноса останки владыки были перенесены на Заельцовское кладбище города.

И вот тут-то начинаются чудеса. Во время перезахоронения митрополита рабочие случайно задели крышку гроба, и из него показалась нетленная рука. По распоряжению местного иерарха тех лет частица гроба как святыня была перенесена в Вознесенский кафедральный собор Новосибирска, а на кладбище устремились люди с разного рода недугами, обращаясь к Никифору с молитвами.

Всё это рассказал архиепископ Новосибирский и Бердский Тихон (ныне митрополит), принявший сестер в своей резиденции. Зоя Георгиевна, впрочем, всегда знала, что дед Никифор если не святой, то близок к этому. В самые трудные годы, во время репрессий, в голод, войну, носила на груди две его фотографии, как иконы, и верила, что они спасают её от всяческих невзгод. При жизни дед Никифор, как мог, помогал семейству Непомнящих, одаривая пропитанием и духовной поддержкой, но и после смерти, верила Зоя, дед не оставлял их. Во время войны, в голод, живя с мамой и сестрами в Черемхово, Зоя пошла получать хлеб по карточкам. Вышла из магазина, держа в руках довесок, и увидела человека с ликом невероятной неземной худобы. Примерно таким она представляла себе Христа. Человек стоял и смотрел на нее. Никогда раньше она его не видела, но что-то подвигло её, проходя мимо, протянуть довесок хлеба. Зоя знала: за этот поступок домашние не погладят по головке, но дед Никифор на небесах должен улыбаться…

Во время учебы в Анжеро-Судженском горном техникуме в войну с ней произошел такой случай. Как-то поехала из Анжерки в поселок Яя – около часу езды на ходившем тогда паровозе-«кукушке». В Яе вот уже несколько лет учительствовала ее родственница Нина, жена брата Николая, и по мере сил снабжала вечно голодную студентку картошкой, капустой, сушеными ягодами. Вот и в тот раз она набила доверху рюкзак, который Зоя предусмотрительно одолжила в общежитии. Еще новый, добротный рюкзак. Забравшись на последнюю ступеньку «кукушки», набитую людьми, Зоя ухватилась за поручни, паровоз тронулся, и тут она почувствовала, как что-то тянет ее за рюкзак. Обернувшись, увидела здорового парня – вот-вот и ее пальцы разжались бы, но в этот момент обе лямки ее добротного рюкзака порвались. Позже Зоя не раз вспоминала этот случай и свое чудесное спасение относила только на счет деда Никифора. Ей всегда казалось: он где-то рядом…

Похожее чувство она испытала, и прогуливаясь по Мариинскому перрону. Только на этот раз думала она об отце — думала, как в детстве, когда просыпаясь, чувствовала свою незащищенность. Её обволокло чем-то мягким и теплым, — и это было настолько реально, что казалось, протяни руку, и её возьмут. Поднявшись в вагон, Зоя Георгиевна заплакала.

— Вот мы и навестили деда Никифора, — пытаясь остановить слезы, сказала она сестре, – а где наш папа, где его косточки, так и не знаем…

 

ОТЕЦ ГЕОРГИЙ

Отец Зои и Софьи, священник Георгий Вуколович Непомнящих, называл своих дочерей, а их у него было шесть душ, васильками. У всех Соколовых (девичья фамилия мамы) были одинаково большие голубые глаза. Не глаза, а очи. Другая черта Соколовых – долгожительство. Зое Георгиевне сейчас восемьдесят четыре. Ее сестре Вере из Иркутска, когда она умерла, давно перевалило на девятый десяток. Софье восьмого сентября 2012 года исполнилось 99. В прошлом году сто лет отмечали старшей сестре Валентине из Усть-Илимска (в апреле этого года она, к сожалению, умерла). Мама, Валентина Васильевна, тоже прожила больше ста лет.

Мужчинам рода Соколовых-Непомнящих, жившим в двадцатом столетии, повезло меньше. Лишь один из них — митрополит Никифор (Николай Петрович Асташевский), принадлежащий к роду Соколовых по материнской линии (Анна), — прожил большую жизнь, 94 года, и умер своею смертью. Все остальные были расстреляны и замучены.

Зоя Георгиевна рассказывает:

В дворянском роду Соколовых почти все мужчины были священнослужителями. Дед Софии Георгиевны со стороны матери священник Василий Леонтьевич Соколов, живший в городе Сапожок Рязанской губернии, происходивший сам из семьи священника, оказался в Сибири как церковный миссионер. Был женат на Павле Алексеевне Дробининой. Умер отец Василий молодым, в 28 лет, и мама Софии Георгиевны Валентина воспитывалась у дяди – бийского купца Александра Алексеевича Дробинина. По дядиному благословению Валентина Васильевна вышла замуж за Георгия Вуколовича Непомнящих.

У Василия Леонтьевича было три брата, о двух из них сохранились сведения, о священнике Дмитрии Леонтьевиче Соколове известно лишь, что служил в Усть-Каменогорске и во время красного террора был живым закопан в известь.

Протоиерей Павел Леонтьевич Соколов родился в 1862 г. В 1884 окончил курс Томской духовной семинарии и 22 октября этого же года рукоположен во священника. Служил в храмах Бийского уезда, с 1910 по 1915 г. в Вознесенской церкви города Барнаула. С 26 июня 1915 г. был настоятелем Преображенского собора города Кузнецка. В послужном списке 1915 г. в семействе значатся жена Мария Ивановна, 50 лет, и дети – старший Иоаникий, 1888 г. р., окончил курс Томской духовной семинарии и с 1915 г. служил псаломщиком в этом же соборе, Иоанн, 18 лет, учился в 4-м классе Томской духовной семинарии, Зинаида, 28 лет, Евгения, 27 лет, Зоя, 26 лет, Капитолина, 20 лет, Калерия, 16 лет, обучалась в 4-м классе женской гимназии. В 1919 г. след отца Павла теряется, в декабре город Кузнецк был разгромлен красными партизанами, многие жители убиты. В одних воспоминаниях партизан говорится, что священника Павла Соколова оставили в живых, в других – что убили. Существует семейное предание, что отец Павел был живым закопан в землю.

Протоиерей Иаков Леонтьевич Соколов родился 15 октября 1870 г. в селе Курбатово Рязанской губернии. Окончил духовное училище и два класса семинарии. С 1888 г. назначен псаломщиком, 31 декабря 1894 г. рукоположен во священника. С 1898 по 1919 г. служил в селе Монастырском (оно же Прокопьевское). В послужном списке за 1915 г. значатся: жена Мария Махайловна, 1876 г. р., сыновья Михаил, 1894 г. р., окончил Красноярскую духовную семинарию, и Дмитрий, 1895 г. р., служит псаломщиком в селе Иткульском. С 1925 по 1932 г. служил в Кузнецком районе, в 1933-м в селе Парабель (современная Томская область), с 1933 по 1934 г. в селе Лебедянское вместо арестованного отца Георгия Непомнящих. С 1935-го служил в селе Бедаревское Сталинского района, в 1936–1937 гг. – в Троицкой церкви Томска. Арестован 6 июля 1937 г., расстрелян 8 октября 1937 г. в Томске. Не менее печальна судьба сыновей отца Иакова: Михаила, арестованного еще в 1933 г., тоже расстреляли, а Дмитрий пропал без вести.

Когда пришло время, мама по дядиному благословению вышла замуж за священника Георгия Непомнящих, который в 1910 году переехал с семьей из Бийска в село Лебедянка (Лебедянское), что возле Мариинска (Кемеровская область). Папа был из рода краснодеревщиков, и в Лебедянке, будучи священником, не гнушался ручного труда и открыл свою столярную мастерскую. За отправление церковных треб денег он никогда не брал, и семья жила за счет его мастерства. Делал мебель, окна, клал русские печи. Изготавливал и настраивал музыкальные инструменты. Сам прекрасно играл на скрипке. Крестьяне уважали отца и любили, и когда наступили смутные дни, это какое-то время помогало ему избегать нападок со стороны новой власти. Папа всегда ходил в рясе, с крестом. Это раздражало большевиков, и его часто арестовывали. Подержат и отпустят…

Однажды ночью, в 1919 году, в дом священника ввалилась толпа красноармейцев. Старший из них стал кричать на батюшку и выспрашивать, где он хранит оружие, и неизвестно, чем бы это закончилось, если бы не сбежались крестьяне со всего села, заполнив весь дом и двор. Никакого оружия в доме не нашли, и тогда один из красноармейцев прямо в прихожей попытался подбросить пистолет на полку для головных уборов, но кто-то из присутствующих заметил это и схватил провокатора за руку. Поднялся скандал, чуть ли не драка, и красноармейцы вынуждены были ретироваться.

Второй раз крестьяне спасли отца Георгия во время его поездки в Кайлу, одну из деревушек прихода. Поехал он с женой и маленькой дочкой. При выезде из деревни на них напал отряд красноармейцев. Началась стрельба, и одна из пуль пролетела меж голов батюшки и матушки. Услышав стрельбу, подоспели крестьяне, отогнали нападавших и провожали повозку священника до самого дома.

И все же уберечь своего батюшку крестьянам не удалось. Однажды отца Георгия вызвали в исполком и, объяснив, что в школе нет учителя труда, в приказном порядке обязали обучить мастерству четырех учеников. Полгода священник занимался обучением, одновременно выполняя заказ школы на изготовление парт. Ученики под его руководством делали основную работу, а красили и шпаклевали парты трое старших детей священника. До поры до времени всё было хорошо, но после окончания работ отца Георгия вызвали в прокуратуру и на основании доноса предъявили обвинение в эксплуатации детского труда. Священник пытался оправдаться, что он-де занимался обучением, но все было напрасно: состоялся суд, и, несмотря на то, что один из четырех его учеников заявил, что все деньги за работу святой отец отдавал им (трое свидетельствовали против), батюшку на девять месяцев привлекли к принудительным работам — делал для начальства мебель и ремонтировал квартиры. До дому ему было всего четыре километра, но за все это время его ни разу не отпустили к жене и детям.

Но определенное уважение отец Георгий вызывал даже у представителей власти. Как-то его вместе с другими священниками уезда направили на лесоповал. Почти все священники оделись в гражданскую одежду, а отец Георгий был в привычной рясе. Начали перекличку. Всех назвали попами, а когда дошла очередь до отца Георгия, прозвучало «священник».

— А почему вы всех называете попами, а одного священником? – спросили у надсмотрщика.

— А какие вы священники в штанах-то?

Между Анжерскими копями и Судженском (неподалеку от Лебедянки) около дороги стояло шахтерское общежитие, и всякий раз проходя мимо со своими детьми, отец Георгий выслушивал разного рода оскорбления (вроде «поп в камилавке валяется под лавкой) и видел высунутые языки.

— Кто же это догадался поставить у дороги дом для умалишенных? – как-то заметил отец Георгий.

Это услышал проходивший мимо чиновник, и с тех пор отца больше не дразнили.

Поскольку в Анжерске и Судженске служили священники-обновленцы, а отец Георгий был староцерковником, прихожане копий приходили в Лебедянскую церковь. Всякий раз после службы отец Георгий говорил: «Если кому трудно идти на копи, можете переночевать у нас», и в доме священника негде яблоку было упасть, особенно в праздничные дни. Гости повалом спали в сенях, дома на полу.

Среди особо частых гостей была некто Ефросинья, засиживавшаяся за беседой с батюшкой иногда за полночь. Отец Георгий, достав Библию в бархатном переплете, толковал ей непонятные места, и радовался её открытиям и пониманию, и каково же было его удивление, когда после очередного ареста он узнал, что Ефросинья (Ефросиньюшка, как он ее величал) – агент ГПУ.

Вскоре его вызвал начальник местного отделения ГПУ. Батюшка поехал вместе с сыном, и тот видел в окно, что в кабинете происходит что-то странное: начальник размахивает пистолетом, а батюшка грозит ему пальцем. Вернувшись домой, отец Георгий рассказал, что в ОГПУ, ссылаясь на то, что он общается с большим количеством людей, ему предложили быть осведомителем. Отец Георгий, конечно, отказался, а через несколько дней к нему пришла какая-то женщина и попросила окрестить ее внука на дому: сын, мол, у нее большой начальник, и она не может принести внука в церковь. Ничего особенного в этом батюшка не увидел и все же был удивлен, когда во время церемонии крещения в дом вошел ее сын – тот самый начальник ОГПУ.

— Спасибо, отец Георгий, — сказал он священнику. – Я знаю: вы никому об этом не доложите…

Перед Пасхой 1932 года отец Георгий готовился ехать в Томск, где ему должны были вручить митру, но незадолго до праздника пришли чекисты. Шаг за шагом, начиная с подвала, перевернули весь дом, но ничего не нашли.

— А что вы ищите? – спросил отец Георгий.

— «Сионские протоколы», — ответил старший.

— Так вот они, — указал отец на лежавшую на столе книгу.

Забрав «протоколы», а заодно и все библии в бархатных и кожаных переплетах, чекист велел собираться. Когда отца увозили, младшие еще спали, а старшие бросились к окну. Отец стоял в розвальнях на коленях и благословлял высыпавших на дорогу сельчан. Было это пятого апреля 1932 года — в жизни отца Георгия последний день на свободе.

БРАТ НИКОЛАЙ

Во время ареста отца Георгия, его вторая дочь София училась в Саратове на диктора, а год спустя, когда она работала на радио в одном из районов Алтайского края, арестовали ее старшего брата Николая, радиотехника. 21 января 1933 года ему исполнилось 23 года, а 27-го его увезли в Барнаул. У Николая был шестимесячный ребенок и жена, оставшиеся на содержании её отца священника Сергия Якубского, позже, в 1938 году, расстрелянного в Бийске.

Софью, протеже Николая, с радио увольняют, и она едет в Барнаул, надеясь найти работу. Живет Софья у сестры Валентины, которая замужем за следователем Иваном Адамовичем Козыревым, и он предлагает ей публично, через газету, отречься от отца, а, получив отказ, говорит:

— Ну, тогда я не смогу тебя устроить на работу, вот тебе деньги на билет, и прощай…

Софья надеется на встречу с братом, но свидания ей не дают. Спустя десятилетия станет известно, что брата расстреляли в том же 33-ем, весной. Узнает Софья и о том, что через день после ее отъезда, ей разрешат свидание. Софья долго была в обиде на судьбу, но потом поняла: Господь оградил её от лишних страданий и возможной смерти. Читая документы пятидесятилетней давности, она с удивлением обнаружила в них своё имя и поняла: её могли расстрелять вместе с братом.

Полуживая она добралась до отцовского дома, где её ждала открытка от брата, в которой он просил у неё прощения. За что, подумала Софья. Тогда ей было еще не понять, какую ответственность могут чувствовать люди за судьбы близких…

 

ИВАН, МУЖ СОФЬИ

Однажды Софья увидела странный сон: будто приехала она домой в Лебедянку, идет в сельсовет за документами, а председатель ей и говорит: «Вот у нас новый директор школы, будь его женой». Так и случилась. 22-летний директор Лебедянской школы Иван Григорьевич Мельников влюбился в нее с первого взгляда и не отрекся даже после того, как на него поступил донос, что он, комсомолец, женится на дочери священника. Из Лебедянки пришлось уехать, но и на новом месте, ему пришлось выбирать между женой и работой, между женой и комсомольским билетом. Иван выбрал жену. В армии, куда его вскоре призвали, перед ним стояла всё та же дилемма, и снова Иван выбрал жену. В 1937 году во время лечения в Томске его арестовали. О Софье не спрашивают — обвиняют в контрреволюционной агитации. Теперь любовь, наверное, так называется, думает Иван. Жить ему остается считанные дни, а он думает только о ней…

ДЯДЯ ЯКОВ И ПОЭТ НИКОЛАЙ КЛЮЕВ

Приехав в Томск, навестить мужа, Софья останавливается у дяди — священника Иакова (Якова) Леонтьевича Соколова, родного брата мамы. Одно время дядя служил в её родной Лебедянке, но осенью 1934 года церковь закрыли, и Яков переехал в Томск, где приступает к служению в Троицкой церкви. Жил он в небольшом домике вместе с женой и товарищами, среди которых был поэт Николай Клюев, сосланный в Томск. В мае 1937 года дядю вместе с Клюевым арестовывают. Софья Георгиевна так вспоминает этот момент: «С вечера я легла спать с мыслью, что утром пойду на свидание с мужем. Просыпаюсь – разговор. За столом сидит какой-то человек и пишет. Потом из соседней комнаты вывели дядю Якова и Клюева – мама хорошо его знала, слышала его рассказы о жизни при дворе, а я видела впервые. Хотела приподняться, но дядя Яков рукой показал: лежи. Их увели».

Поэт Николай Клюев, большой друг Есенина, у Советской власти давно вызывал раздражение. В поэме «Погорельщина» и цикле стихотворений «Разруха» он упоминает Беломоро-Балтийский канал, построенный с участием большого числа раскулаченных и заключённых: «… То Беломорский смерть-канал, Его Акимушка копал, С Ветлуги Пров да тётка Фёкла. Великороссия промокла Под красным ливнем до костей И слёзы скрыла от людей, От глаз чужих в глухие топи…». В феврале 1934 года его как «активного антисоветчика» на пять лет высылают из Москвы в Сибирь. Про свою жизнь в Томске он писал: «… Глубокая зима, мороз под 40 градусов. Я без валенок, и в базарные дни мне реже удается выходить за милостыней. Подают картошку, очень редко хлеб. Деньгами — от двух до трех рублей — в продолжение почти целого дня — от 6 утра до 4-х дня, когда базар разъезжается. Но это не каждое воскресенье, когда бывает мой выход за пропитанием. Из поданного варю иногда похлебку, куда полагаю все хлебные крошки, дикий чеснок, картошку, брюкву, даже немножко клеверного сена, если оно попадет в крестьянских возах. Пью кипяток с брусникой, но хлеба мало, сахар великая редкость. Впереди морозы до 60 градусов, мне страшно умереть на улице. Ах, если бы в тепле у печки!.. Где мое сердце, где мои песни…».

В томском альманахе «Сибирская старина» (1993 года, № 2) в статье Льва Пичурина «При производстве обыска присутствовали» говорится: «Маленький домик, дотуга, как говаривал Клюев, набитый людьми. Хозяйка, Мария Алексеевна Балакина, ее сын Сергей Васильевич. Квартирант, священник Троицкой церкви Яков Леонтьевич Соколов. Его жена, его племянница Софья, она живет временно, пока её муж, сельский учитель Иван Григорьевич Мельников лечится в ИФМЛ. Недавно поселившийся ссыльный поэт Н. Клюев. Еще один священник Троицкой церкви, А. И. Пуртов с супругой Татьяной Матвеевной и четырьмя дочерями. Уже двенадцать душ, это те о которых я знаю, возможно, были и другие… Мельникова арестовали раньше всех, еще 18 мая. О многом спрашивали. Но о Пуртове — ни слова. И Пуртова о Мельникове не спросили, правда, тут можно найти объяснение — в день допроса Пуртова его сосед был уже приговорен к расстрелу…

Дело (…) проверялось весьма основательно. Запросили архивы о раскулачивании — никто из 17 расстрелянных кулаком не был. Запросили о других делах — никто из этой группы никогда по другим делам не привлекался. Запросили даже самые секретные сферы — надо было проверить, не принадлежали ли хотя бы некоторые из обвиняемых к иностранным разведкам — польской, японской, еще какой-нибудь. Пуртов проверялся на предмет принадлежности к гитлеровской разведке, так и написано. Видимо, Овчинников (следователь- авт.) всерьез полагал, что абвер или гестапо интересовались положением дел в Троицкой церкви г. Томска. Соответствующие архивы ответили: «по нашим данным гр. А. И. Пуртов, как агент иностранных разведок не проходит».

Во время очередного посещения мужа арестовывают и Софью. «Заключенные соседних камер могли переписываться между собой, и как-то я получила весточку, что скоро увижу своего мужа, — вспоминает Софья Георгиевна. — Сначала я увидела его в коридоре и не узнала, настолько он был измучен. Однажды утром охранник отправил меня убирать в туалете, и туда же в это время завели Ивана. «Пыток я не выдержал – все подписал, — сказал он, объяснив, что его заставляли часами стоять на больной ноге и засовывали иголки под ногти»…

Ночью охранник разбудил Софью, предупредив, что сейчас поведут ее мужа. Вскоре раздались скрипы ржавых дверей и топот. «Меня повели, прощай», — услышала она крик мужа.

Доведется Софье во второй раз увидеть и поэта Клюева. Сначала она услышала крики («Человек умирает» — «Кто»? – «Клюев»), а потом увидела в волчок, как из соседней камеры на носилках вынесли заключенного.

Спустя десятилетия станет известно, что было принято постановление тройки Управления НКВД Новосибирской области: «Клюева Николая Алексеевича расстрелять, а лично принадлежащее ему имущество конфисковать». (У Клюева была богатая коллекция икон – авт.). 23-25 октября 1937 года (так указано в выписке из дела) постановление тройки было приведено в исполнение.

Примерно в это же время был расстрелян и священник Яков Соколов. Перед смертью его, как и мужа Софьи Ивана Мельникова, пытали, и он, судя по протоколам, «охотно» давал показания. Не менее печальна и судьба его сыновей: Михаила, арестованного еще в 1933 году, тоже расстреляли, а Дмитрий пропал без вести.

Нет сведений и о родном брате Якова священнике Павле Соколовом, награжденном высочайшим Императорским указом орденом Святой Анны. Известно, что служил он сначала на Алтае (священник Вознесенской церкви Барнаула, член уездного отделения Томского епархиального училищного совета, председатель Барнаульского отделения противораскольнического братства), затем – протоирей градо-Кузнецкого Преображенского собора. По одной из версий, в 1919 году его закопали живым в землю. Зверским образом были замучены и два дальних родственника — протоиреи Василий и Дмитрий: одного бросили в яму с гашеной известью, другого — под скачущих лошадей.

СОФЬЯ ГЕОРГИЕВНА

Предъявленное Софье обвинение было просто нелепым – родственница священников. Чувствуя слабость обвинительной базы, следователь «дожимал» её:

— И последний вопрос: веришь ли ты в Бога?

Господи, подумала Софья, может быть, меня сегодня убьют, расстреляют, а он задает такой вопрос…

— Конечно, верю.

Следователь аж подскочил:

— Вот-вот! В этом и есть твоя вина. Подпиши протокол…

— Ну, если моя вина в том, что я верую, подпишу…

Софье дают десять лет. Из Томска этапом привозят в Мариинскую тюрьму, где сидит отец. Софья просит свидания, и в камеру, где она находится вместе с другими пятьюдесятью женщинами, приводят отца Георгия. Он всё в той же рясе, уже застиранной и местами протершейся. Всё время плачет. Софья не может смотреть ему в глаза – иначе сама разревется, и обнимает его сзади. Смогут ли они еще увидеться, она не знает, и отец говорит:

— Мне Николай скажет, когда вас повезут…

Николай – охранник, которому отец доверяет, и в ту ночь, когда Софью отправляют дальше по этапу, действительно заглядывает к ней в камеру и говорит:

— Вашего отца не пускают. Лежит в кабинете начальника и рыдает…

Тайшет, Хабаровский край, Воркута. «Господь хранил меня, — убеждена Софья Георгиевна. – В доме у нас всегда почитали Николая Угодника, и вот в Воркуте, в Печёрлаге, снится мне такой сон: будто везут нас на лесоповал по просеке, а в стороне два старца стоят. Одного из них я узнаю — Николая Угодника, а второго не знаю. Тут Николай Угодник по воздуху приближается ко мне и говорит: «Видишь старца? Это Серафим Саровский. До сего дня я тебя охранял, а сейчас передаю… Молись ему». И всё исчезло.

Креститься в лагере было нельзя, Софья делала это глазами, в уме, и невзгоды, действительно, будто стороной ее обходили. Одна коммунарка из заключенных, теть Маша, невзлюбила ее за набожность:

— Я тебя, поповщина, все равно убью…

Вредная была коммунарка, злая. Как-то на лесоповале ее придавило деревом, и никто помочь не подошел, кроме Софьи. Коммунарку увезли в больницу, а Софья вскоре получила от неё привет – кусочек хлеба и картошку. «Ты для меня теперь как дочь родная, — выписавшись из больницы, говорила коммунарка и удивлялась: — И как это я убить-то тебя хотела?».

Что-то чудесное было и в том, что всякий раз, когда заключенных отправляли в другой лагерь, Софью оставляли на месте. Она словно кого-то ждала. И вот однажды в лагере появился военврач Борис Федин. Раненным он попал в плен, бежал, вернулся к своим, и ему дали 25 лет. Вскоре он станет ее вторым мужем.

ЗОЯ ГЕОРГИЕВНА

Своего отца Зоя Георгиевна помнит весьма смутно. Вот ей три или четыре года, папа пришел из бани, сел на стул, а она, забравшись к нему на колени, гладит его кудрявые мокрые волосы. Вот она вместе с мамой пришла наведать папу в лагерь, где его почему-то держат, и он идет вместе с мамой под руку, а она шлепает сзади по луже и видит силуэт отца в рясе. В другой раз папа провел ее в лагерную столовую и накормил кашей. Потом к папе перестали пускать. В лагере к нему стали относиться жестче, посадили в камеру с уголовниками, папа спал стоя, как-то проснулся и не обнаружил креста – украли. Маме однажды удалось все же увидеть отца, и она его не узнала – худой, замученный. Дома о нем говорят шепотом, и старшие сестры по наущению мамы, от греха подальше, одна за другой разъезжаются по Сибири. Маму увольняют из школы, где она работала в младших классах. Голодно. Крестьяне на свой страх подкармливают семью священника. Зоя смотрит жадными глазами, как соседка тетка Марфа отрезает от краюхи большой ломать, поливает его медом и, протягивая, приговаривает: «Ешь краюшку, но смотри, не роди Андрюшку».

Когда сестра Люба прочно встанет на ноги, выйдет замуж на новом месте, в Черемхово, мама вместе с Зоей переберутся к ней. Потом вслед за Любой переедут под Красноярск, на станцию Будагово, и там Зоя познакомится с будущим своим мужем Жоржем Екениным. Он только что закончил Горный институт в Свердловске и его назначили главным инженером строящейся шахты. Отец Жоржа Геннадий Николаевич Екенин в своё время был членом ЦК Урала, чекистом и лишь по чистой случайности не участвовал в расстреле царской семьи – был в командировке. В Свердловск он вернулся, когда уже заканчивалась дележка царского имущества, и ему досталось немного и что похуже. Мама Жоржа, тем не менее, всю жизнь гордились, что их сын в младенчестве был завернут в пеленки с царскими вензелями, а его крестным отцом был сам Андрей Андреевич Андреев, тогда работавший на Урале, а позже в правительстве СССР наркомом путей сообщения. Хрущев говорил о нем: там, где появлялся Андреев, увеличивалось число расстрелов.

Маме Жоржа Зоя пришлась не ко двору («Поповская дочка»!), но молодые на месте не сидят: Жоржа кидают с одной работы на другую – Черемхово, Гусиноозерск, Бородино Красноярского края, Мама и, наконец, Братск, где он окончательно осел в 1961 году.

Во время работы экономистом планового отела треста «Мамслюда», в конце пятидесятых, Зоя Георгиевна попыталась найти следы отца и отправила запрос в соответствующие органы. Ответ пришел от зам. начальника управления внутренних дел Кемеровской области: «…Ваш отец умер 20 декабря 1941 года от рака печени в местах лишения свободы Кемеровской области». Получила Зоя Георгиевна и копию свидетельства о смерти брата Николая (почему-то Соколовского-Непомнящих): умер от паралича сердца в июле 1940 года. Ни той, ни другой справке Зоя Георгиевна не поверила. В восьмидесятых в газете «Труд» она прочитала статью, в которой говорилось, что в начале зимы 1937 года из Новосибирска в Мариинск была направлена расстрельная команда – примерно в то же время прекратилась всякая связь с отцом – и поняла, что поиски надо продолжать. На ее очередной запрос в 1992 году пришел ответ из управления безопасности Российской федерации по Кемеровской области, в котором говорилось: «29 ноября 1937 года Непомнящих Г. В. был необоснованно обвинен в том, что якобы является активным участником контрреволюционной повстанческой организации и, находясь в заключении, проводил антисоветскую пропаганду среди заключенных. Постановлением тройки НКВД Новосибирской области от восьмого декабря 1937 года осужден по ст. 58-2 к расстрелу. Приговор приведен в исполнение 20 декабря 1937 года. Из-за нарушений законности в те годы сведения о месте расстрела и захоронения в архивном деле отсутствуют».

Автор: Пресс-служба Братской епархии — 2013-10-19 20:06

прсм. (94)